А. ЛОГИЧЕВ, шофер Городецкого автохозяйства.Тринадцать с лишним лет А. С. Логичев не расстается с рулем грузового автомобиля. В юности он трудился на вывозке леса в Коми АССР, водил автомобиль по пескам Средней Азии, работал на Урале. Теперь — в Городецком автохозяйстве Горьковского областного автоуправления. — Наше хозяйство, — сообщает Алексей Станиславович, — находится на левом берегу Волги. Место моей работы — на правом, в Заволжье. Это чистый, светлый городок, застроенный двух-, трех- и четырехэтажными домами, с несколькими заводами. Рядом — «море» и ГЭС. Руководители автохозяйства, товарищи по профессии отзываются об Алексее Логичеве тепло: шофер второго класса, опытный, хорошо знает машину, любовно за нею ухаживает. Занимается с душой общественными делами — редактирует стенную газету, проводит беседы с рабочими. Но есть у него еще одна страсть — литература. Нет, он не только читает, он сам пробует писать — о том, что знает и видит, о том, что любит. Именно таков очерк А. Логичева «ЗИЛ — моя железина», предлагаемый вниманию читателей нашего журнала. На конкурсе в Горьковском отделении Союза журналистов СССР он был отмечен первой премией и напечатан в газете «Горьковская правда». Публикуя очерк, мы желаем его автору больших успехов и .за рулем автомобиля и за письменным столом.ичего не поделаешь, в гараже сказали, что возиться с ним — только время зря тратить: стар. Перед отправкой в капитальный ремонт с него сняли кузов, радиатор заменили на худший, поставили чужие, все в заплатах и трещинах, какие-то пегие крылья. Недобрый человек выдумал это. Но нас с тобой не спросили. Провожал нас завгар Алексей Николаевич. Он всегда встречает каждую прибывшую в автохозяйств о машину, с ремонта или новую, и провожает старую. В своей неизменной кепке с большим козырьком. Алексей Николаевич говорит, похлопывая по передней облицовке: — Поработал старик. 'И мне кажется, «старику» приятна эта скупая похвала. Мне кажется, что он в какое-то мгновение с довольным видом скосил на него оба свои блестящих глаза. — Ну, ладно, давай смотри там... — это значит, завгар желает, чтобы все было хорошо и благополучно в пути. От Городца до Бора езды несколько часов. На ухабах крылья трясутся и хлопают, как уши у сеттера. В кабине полно «сверчков». 'Раньше сразу можно было отличить в общем шуме новый возникший звук. Теперь нельзя: все дрожит, скрежещет, попискивает на разные голоса. Стоит немного повысить скорость, как задний мост и коробка передач поднимают вой. Один — угрюмо и натруженно, другая — жалобно, бренчаще. ЗИЛ уже не подпрыгивает на ямах, как в былое время, а, получив удар, только кряхтит на просевших рессорах. От прежней коренастой фигуры ничего не осталось — кабина тоже просела, облицовка радиатора будто бы задрана вверх, и ЗИЛ выглядит курносым. Без кузова вид у него куцый и жалкий.•гагобой профессия. Как-то пришлось нам стоять под разгрузкой. Нужно было подать назад, и мы хотели уже это сделать, но вдруг проходивший мимо человек закричал и замахал руками. Прямо у твоего заднего колеса сидел малыш, а руках у него был совок, он делал «куличи»... Ничего мы с тобой так не боялись, как этих горьких случайностей. Еще мы всегда боялись рассеянного пешехода, нашего мучителя, пешехода-тетерю — куда летит, туда глядит. Сколько повидали мы на дорогах всяких аварий, с жертвами и без жертв. Всегда почему-то после этого дорожные знаки становились отчетливее, разноцветные глаза светофоров светили ярче, железнодорожные переезды недоверчиво хмурились нам навстречу... Если шофер разбившейся машины был пьян, мы с тобой размышляли об этомПозади шесть трудовых лет. Сотни тысяч километров пронеслись под твоими колесами, ЗИЛ. По каким только дорогам не ездили мы с тобой: по бетонным, асфальтированным, булыжным, лежневым, грунтовым, по знакомым и по таким, что однажды увидел — и больше не вспоминай. Чего только не возили мы с тобой: и землю, и станки, и лес, и мебель, и скот, и зерно, и людей, и даже твоих легковых братьев. Сколько связано с тобой, ЗИЛ, разных историй, случаев и происшествий. Самое страшное, если вдруг откуданибудь выскакивал ребенок. Секунды оказывались слишком долгим временем, все решали их сотые доли... ЗИЛ тогда особенно хорошо умел с ходу вставать на все четыре «копыта». Помнишь, мальчик выбежал из-за стоявшей у тротуара машины? Его белая рубашка метнулась впереди. Трудно сказать, сыграла в то время какуюнибудь роль толова твоего хозяина или руки и ноги сделали все сами. Ты провел на асфальте четыре темные, пахнущие горелой резиной полосы — две узкие впереди и две широкие сзади — и встал перед мальчиком. К нему бросилась мать. Громко крича, она схватила ребенка и убежала, не сказав нам с гобой ни слова благодарности. Разве ей было до этого! Мы тронулись, и у одного из нас, у кого нервы были слабее, от виска по щеке скользнула капля холодного пота. Бывает. Хуже бывает... Такова наша сты по-своему, я по-своему. Я знаю, ты всегда не любил, когда мне приходилось зачем-либо класть в багажник бутылку вина. Не доверял немножко. Но я не обижаюсь, понимаю: какому автомобилю доставит удовольствие остаться с расплющенным носом! В лучшем случае. Ты всегда не любил две вещи: вино и «давай, давай!». Вообще «давай, давай!» — неприятное выражение. Услышав, ты всегда сбавлял скорость, пока не возьмут его обратно. Много случалось разного за эти шесть лет. Когда ты только что прибыл с завода — совсем еще молодой, блестящий и свежий, нам в пути навстречу попался такой же ЗИЛ. Не сворачивая, он шел по нашей стороне, ближе, ближе. Мы ждали: вот свернет, вот свернет... Наступил последний момент, пришлось выбирать: или лобовую или кювет. Мы выбрали кювет. Слева, за стеклами чужой кабины, пронеслись три довольные рожи. Наверное, «шутники» были пьяны. Наверное, им было весело. Наверное, подумали: «Испугался!». Что ж, где-то в другое время, в другом положении, если бы это было нужно, обязательно нужно, все сложилось бы иначе... 'Всякое приходилось испытать тебе. Обычно бывал ты спокоен, предельно вежлив и терпелив. В ночное время, уважая встречного, первым начинал перемигиваться. Иногда тебе не отвечали взаимностью. Но ты не злился, как некоторые, и, не вытаращив упрямо дальний свет, не ослепляя в отместку, а сбавив скорость, брал правее, следуя примеру одной мудрой притчи о том, как на узкой тропинке сошлись двое. «Я дуракам не привык уступать дорогу!» — сказал один. «А я привык...» — сказал другой — и посторонился. Сколько останавливали тебя за эти годы автоинспекторы: сердитые, вежливые, грубые — разные, какими бывают живые люди. 'И всегда ты, как умная лошадь, терпеливо ждал и слушал. Помнишь, однажды мы загрузились зеркальными шифоньерами. Нужно быnq нам переправиться через Волгу, а там от Горького еще километров семь-26 десят до места. День с утра стоял хороший. На паром попали последними и тут только заметили, что горизонт потемнел. — Мать честная! — испугался экспедитор. Шутка ли, шесть шифоньеров, а брезент плохонький. 'Первые капли упали, когда паром уже подходил к тому берегу. Дождь все медлил. — Ах ты, мать честная! — задрав голову вверх, повторял экспедитор. — Подождал бы немножко! Паром наконец пришвартовался. Счастье наше, что стояли по ходу первыми. Как только наладили съезд, мы на полном газу рванулись с причала и понеслись по набережной, рассчитывая укрыться в тоннеле под лестницей. За несколько метров до убежища начался ливень. Он не хлынул и не грянул, он просто шлепнулся мутно-серой стеной,ехать, погрузить и выехать. А вы поставили машину и ушли. Телевизор не коробка папирос — м ожнои полдня покупать. Слова его были просты и убедительны. Инспектор остался у нас с тобой в памяти каким-то серьезным и доступным. Он не оштрафовал, может, из-за того, что мы были гостями в Ленинграде, может, потому, что имел свой метод работы. После мы снова приезжали в Ленинград, в места, где висел тот знак «въезд запрещен». «Надо было, раз уж так случилось, купить его, вынести, заехать, погрузить и выехать, — вспоминалось всегда. — А вы поставили машину и ушли...». Ты свидетель, слова эти принесли больше пользы, чем любая другая мера... Извини меня, ЗИЛ. С воспоминанияминет темно, откроешь — зайца след про ­ стыл: где-то улепетывает радостный, что остался жив. После этого рейса мы больше не увидимся. На душе немного грустно. Пройдет время, и я, как водится у шоферов, буду вспоминать разные случаи, начиная их так: «Столько-то лет назад, когда я работал на ЗИЛе...». Вот видишь, волей-неволей буду тебя всегда помнить, потому что с тобой связан кусок моей жизни, связаны воспоминания о хороших и разных людях, о всяких историях и рассказах, каких наслушались вместе мы по дорогам в пургу, в дождь ив летние ночи, когда кругом тихо, только гудит мотор да поют по асфальту баллоны, а впереди — долгий путь, и пассажиру не спится. Разные садились люди в пути: веселые, угрюмые, простые и себе на уме. Каких только не пришлось встречать.иасЕха Ешо^сваигаакак быстро спущенный занавес. Но мы уже влетели в тоннель. .Л, — Повезло вам! — разглядывая груз, весело говорил собравшийся в укрытии народ. — Повезло! — тоже весело соглашался экспедитор. В это время рядом с тобой остановилась машина. Из кабины вылез автоинспектор, молодой, подтянутый и строгий. — Кто водитель? Вы что, правил не знаете? Выезжайте немедленно! — Куда ж мы поедем?! — взмолился экспедитор. — Ценности ведь... 'Нас обступили. Все стали упрашивать автоинспектора. Он был непреклонен. Мы не имели права стоять в тоннеле. В этот раз пришлось не подчиниться инспектору. М ы не дали ему ни прав, ни путевки. Он рассердился, сказал: «Хорошо, я вам сделаю!» И уехал, Через несколько месяцев после этого случая нам с тобой пришлось встретиться с таким же молодым, подтянутым, строгим автоинспектором, но уже 4в Ленинграде. Окончив дела, мы должны были купить по просьбе знакомых телевизор. Но к магазину никак не удавалось подъехать ближе. Где ни пробовали, всюду висел знак «въезд запрещен». Нарушив правила, мы все-таки въехали под знак, и, когда через час притащили телевизор, около тебя прохаживался автоинспектор. — Здравствуйте! — Здравствуйте! — Откуда едете? — Из Горького. — Далековато, Как доехали? — Спасибо, благополучно. — В Ленинграде впервые? — впервые. — Что ж мне с вами делать? Твой хозяин и грузчик переминались с ноги на ногу. — Простите на первый раз, — сказал грузчик. — Тяжело тащить. Инспектор помолчал. — Допустим, с вами можно согласиться. Но надо было, раз уж так случилось, купить его, вынести, потом зая совершенно выпустил из виду, что радиатор поставили тебе другой. Давайка «напьемся» и двинем дальше. Д о завода осталось меньше половины пути. Заодно проверим свечи — барахлит какая-то. От былого вида у твоего мотора ничего не осталось. Он потемнел, сальники за последнее время стали пропускать, и поддон картера покрылся жир ­ ным слоем смазки и грязи. Последний раз делал ему ремонт слесарь по моторам Коля Рыбаков. С тех пор туда не заглядывали. Коля был человек! Ты, ЗИЛ, это знаешь лучше меня. Если Коля тянул гайку, то тянул до нормы, и еще немного, и еще чуть — от души. 'И было «мертво» то место, которого коснулись Колины руки. Слесари ведь бывают разные. Другой наживит .гайку, лишь бы держалась, и уже лезет из-под машины: «Затянул. М о ­ жешь ехать!». Если бы ты, ЗИЛ, не был таким добродушным и если бы мог, то, наверное бы, однажды лягнул того слесаря. Ну, вот и все в порядке. Снова крылья трясутся и хлопают, в кабине опять «сверчки», задний мост начинает свою музыку — едем! Где мы с тобой ни бывали за эти годы! В каких только ямах не приходилось сидеть. Ты нигде ни разу не подвел меня. Я благодарен тебе, моя же ­ лезина. Под старость, правда, немножко стал привередлив: то тебе нужно одно заменить, то другое. Но, в общем-то, ты молодец, и грех на тебя обижаться. Все как-то обходилось у нас благополучно. Человека мы не сшибли, аварий не делали, в ремонтах стояли редко и собак не давили. Как-никак, все же друг человека. Волка голыми руками поймать — это другое дело... А собаку, на нее ис закрытыми глазами друго'й раз наехать можно. Не наезжали всетаки. Или вот ночью в поле выскочит вдруг заяц и несется, глупый, впереди, у самого буфера. Тьма по сторонам кажется ему черной стеной, он и боится прыгнуть в сторону. Тебе один рывок — и нет зайца: ты такой громадный, железный и сильный, а он такой маленький. Но ты на мгновение закроешь глаза, стаВ попутной машине, что в поезде: проехал человек, рассказал нам с тобой что-нибудь откровенное, чего никому никогда не рассказывал, вылез и ушел. Слышали мы про войну, про любовь. Про многое... Ну, кажется, доехали. Справа, вдали показался городок, передвинулся вместе с полями, очутившись уже прямо впереди нас, затем стал уходить влево и, вырастая, приближаться. Недолго петляем по его зеленым окраинам, и вот нужные нам ворота, сверху полукругом буквы — это и есть авторемзавод, тот самый, куда тебе дана путевка. Придется ждать очереди. Видишь, рядом стоят похожие на тебя инвалиды. Мне приятно, что ты среди них куда еще молодец. После проверки въехали в заводской двор. — Запихай его вон туда, — распорядился приемщик. Запихай... Эх ты, приемщик. Если бы ты знал, наверное, не посмел бы так сказать и обратился б иначе: «Поставьте, пожалуйста, эту достойную машину вот сюда. М ы ее подлечим, она отдохнет у нас и вернется к труду крепкой и здоровой». Мы встали в строй таких же , как ты. Оформив документы, я пришел попрощаться. Кому-то, черт бы его побрал, уже понадобилась фара, и ЗИЛ встретил меня, жалобно поглядывая оставшимся единственным глазом. Ну вот и расстроился. Чудак ты... Не надо. Не горюй. Здесь тебя отремонтируют. Я бы рад остаться с тобой и участвовать в этом деле, пока ты не станешь сильным, как прежде. Но этого нельзя. Ничего не поделаешь. Ну, прощай, моя железина. Ты славно поработал.27