Николай Есть в жизни нравы разные: клопа, Орла в полете, жабы при болоте... Был сумрак, дождь, и 'слякоть, и крупа, И заносило «газ» на повороте. Ни то, ни се. Ни лето, ни знма, Когда себя не узнает округа. Качались сосны, шапки заломя, Наваливались грудью друг на друга. А на дороге женщина. Одна. Сутулая. До глаз в намокшей шали, Из-под которой струйкой седина — След долгих лет, безгласный крик печали. Что за нужда сквозь лес ее гнала! О чем ей думалось в такую пору, Когда ненастье, отверзая прорву, Закусывало с ночи удила! Кто знает! Мы и сами для себя Порой не можем дать во всем отчета Ив неудаче плачемся: «Судьба!» И валим все на случай или черта. Да мы и не спросили. Но едва Мы поравнялись с ней, меся грязюку, Она приподняла худую руку — При этом жесте не нужны слова. Но толстячок, что всю дорогу сплошь Ругал погоду и дымил «Казбеком», Толкнул шофера локтем: — Ехай, ехай! Их, побирушек, всех не подберешь!.. — Бывает, знаю сам, что ни верста, То вверх рука ив душу выстрел взгляда. Хотя нной дурит из озорства, Когда ему с версту и ехать надо. Тут и не пробуй собирать подряд: На сорок верст полдня нуды и траты, А ведь и сам в делах уже с утра ты, И планы синим пламенем горят. Да ведь никто на двадцать верст пешком, Стуча в сырую землю посошком И кланяясь то рощице, то логу, Уже теперь не ходит, слава богу.ГРИБАЧЕВА если выпал дальний интересна рынок или на какой-то «форум», В любом колхозе потолкуй с шофером И, смотришь, сыщется попутный рейс. Но этот случай в общий ряд не лез — И женщина стара, и зла погода, И по грязище девять верст до города, И лес кругом, в дожде и свисте лес. Однако ж толстячок, хотя ему В один конец машину эту дали, Был в некоем начальственном ударе И малость выпил ко всему тому. И хоть смешно, а мне напомнил он Известного в дворянстве мещанина, В ком глупости и спеси мешанина — Обычный хвост павлина из ворон. — Ты ехай, ехай! — нажимал толстяк, Заметив, что шофер сбавляет скорость. И скаты вместе прыгали и порознь На корневищах, как на чьих костях. И женщину в намокшей темной шали, Что вышла в путь, наверно, неспроста, Размазывали все и уменьшали Крупа и дождь, к полуверсте верста. И вдруг шофер, сопя, как снег под мартом, Притормозил, пошел на разворот, Так, что трава и кустики вразлет И шум воды по колеям промятым. Толстяк в бутылку: — Опоздаем к часу! Самоуправство! Доложу начальству!.. — Но, словно лошадь при уколе шпор, Озлясь: — А мне плевать, — сказал шофер. И после чуть: — У нас своя есть совесть — У нас, хозяев нынешних дорог!.. — Скрип тормозов и мокрой дверцы вздох. Вздох женщины. И с тем в исходе повесть. Молчала спутница. Молчал толстяк. Молчал шофер, глазами в мглу врастая. И облака, под ветром не истаивая, Неслись на аварийных скоростях. Из новой книги стихов, которая будет выпущена издательством «Советский писатель» в 1967 году.