День, проведенный с начальником стройки'Мы слишком привыкли к большим цифрам. Поэтому, когда читаешь или слышишь, что на строительстве Камского автозавода каждый день осваивается миллион двести—триста тысяч рублей, перелопачивается тысяч двести кубов земли, настилается по нескольку тысяч квадратных метров полов, кровли,—как ни фантастичны эти цифры, все же выглядят они невольно чем-то само собой разумеющимся. Цифры, скорее, скрадывают, чем помогают постичь масштаб, свершающегося. Да что там цифры! Вернувшись из Набережных Челнов в Москву, я нарочно проделал эксперимент: десяткам двум писателей, журналистов, которым по роду деятельности, вроде бы, положено знать все, задал одни и те же вопросы: где строится Нижнекамская ГЭС и какой она мощности? Большинство отвечало что-то невразумительное. Но ведь там же она и строится, в Набережных Челнах! И уже скоро перекроет Каму. А мощность ее — миллион двести восемьдесят тысяч киловатт, — громадная станция: две Иркутских ГЭС. Между прочим, о первенце Иркутского каскада рассказано было во многих очерковых сборниках, нескольких повестях, романе Франца Таурина, наконец, в поэме Твардовского... Наверняка ио Нижнекамской ГЭС все мы знали бы куда как больше, если бы не автозавод: соседние стройки прячутся в его тени. И каюсь: хоть и связан яс гидростроителями уже двадцать лет и до приезда в Набережные Челны твердо намерен был выбраться на Нижнекамскую ГЭС, — сделать это тоже не смог, не хватало времени. Даже не успел толком расспросить о ней Евгения Никаноровича Батенчука, первого заместителя начальника «КамГЭСэнергостроя» — объединения на правах главка, которое и строит автозавод, все его подсобные предприятия, город, гидростанцию и ряд других объектов. Не успел, хотя ровно неделю каждый день с восьми утра до позднего вечера мы ездили с ним вместе по стройке, и безотлучно сидел я на приемах и планерках, которые проводил Батенчук. Сейчас мы едем на ТЭЦ, строящуюся на окраине будущего города. По мощности она равна Нижнекамской ГЭС. Но для автозаводцев главное не энергия ее, а тепло, которое даст ТЭЦ и без которого не пустить тут ни одного производства. И потому совсем не пышно звучит лозунг, начертанный на громадном полотнище — через всю дорогу: «Здесь строится сердце КамАЗа». Строится?.. Но Евгений-то Никанорович, пригнувшись, показывает мне из. окна машины: — Вон, видите? Первый дым сегодня. Какой прекрасный дым! Видите?.. Низкое небо затянуто облаками. То и дело пробрасывает снег, он косо летит над землей — ветер. И грязно-серый шлейф дыма над высокой трубой ТЭЦ тоже жмется книзу, рвется клочьями, будто труба попыхивает им неспешно. — Прекрасный? — нарочно переспрашиваю я. — А как же! Первый котел заработал. Забилось сердчишко-то, заработало! — Батенчук не замечает подначки в моем вопросе. А минутой позже мы лезем по металлическим лестницам-трапам в самое поднебесье, кружась вокруг громадного черного тела котла. Один этаж, и второй, и третий... Люди и машины внизу становятся игрушечными, а котел все растет над нами. Я уже перестал считать этажи, когда наконец мы добрались до какого-то малого окошечка в чумазом боку котла, заглянули в него и увидели беснующееся алое пламя в просторном чреве. В турбинном зале, и на стенах бытового корпуса ТЭЦ, и совсем рядом с нами, в зале, где пульт управления, — повсюду вспыхивали огни электросварки, рабочие мостили кафельные полы и монтировали стеновые панели. А в самом низу самосвалы подсыпали гравий, щебенку на расхлестанную дождями и колесами дорогу. Евгений Никанорович никого не стал искать, никого ни о чем не просил, ничего не приказывал, — налюбовавшись всем этим, молча полез вниз. А я, зная давнее его правило — «когда дело раскручено, влезать в него по мелочам — только стопорить все», — понял: он и поднимался-то сюда для того лишь, чтоб взглянуть на это вот свирепое, языкатое пламя в котле, чтоб зрелищем этим укрепиться на весь долгий день. И, как бы подтверждая мою догадку, Батенчук сказал: — Теперь приеду сюда через пять дней — такой срок дал на все недоделки... Пять дней... А всего-то два года назад здесь голая была степь. Но Евгений Никанорович вернется сюда не через пять, а через два дня: приедет в Набережные Челны министр энергетики и электрификации СССР й то ли в шутку, то ли серьезно спросит: «А может, вы и не пустили еще котел, а только жжете в нем выброшенные автомобильные покрышки, — потому и дым черный?» — и сам посмеется своему недоверию, но все же вдвоем с Батенчуком заберутся они к тому самому смотровому оконцу в стенке котла, чтобы взглянуть на пламя в чреве его и не убедиться, а почувствовать: КамАЗовское сердце забилось. Действительно, даже для них самих слишком невероятно: два года назад голая степь, а теперь вот — такое... Стоит взобраться по множеству лестниц, чтоб взглянуть на пламя. И не для того только, чтоб почувствовать масштаб сделанного, но и утвердиться в неизбежности всего, что предстоит сделать. Именно в эти дни на КамАЗе все завязывается в один узел: автосборочный завод и прессово-рамный, изавод двигателей, кузнечные и литейные — везде кончают монтировать стеновые панели и крышу; все основные производства надо было закрыть к зиме, чтобы дать в них тепло. Потому-то и гнали так строительство ТЭЦ: будет тепло — значит, можно всю зиму вести в помещениях отделочные работы, можно монтировать оборудование. Шутка ли, на КамАЗе будет около пятидесяти тысяч единиц технологического оборудования, в том числе уникального. Для того-то и заставили биться сердце автогиганта» даже не оградив пока ТЭЦ стенами, а только — ребрами металлоконструкций. Важно выиграть время, оно дороже всего. Потому и все другие предприятия тут тоже так: е щене сданы в эксплуатацию, не достроены, а уже действуют. Завод металлоконструкций. Многие цехи его — под одной крышей. И оттого, что не во всех них смонтировано оборудование, они кажутся особенно просторными — вполне можно было бы устроить здесь крытый футбольный стадион, да и не один, пожалуй. Завод уже дает в месяц двести тонн легких металлоконструкций — оконные витражи и прочую трудоемкую «мелочовку», как говорят строители. Стройка разбросана. В одном концебаза строительной индустрии, в другом — предприятия пищевой промышленности, а там — поселок гэсовцев, там — новый город, и все никак мы не доберемся до главных заводских корпусов; они совсем в другой стороне. И я не могу представить, каковы же они, если, вот, все подсобные предприятия такие... Но куда бы мы ни ехали, везде за обочиной бетонной дороги, за полосами глинистой взрытой земли вдруг оказываются поля, засеянные озимыми. Уже пробились из черной земли зеленые клювики растений. Стройка пере-6 КамАЗ строится, КамАЗ живет.Фото С. Ветровапахала бывшие колхозные земли, и, может быть, именно оттого ее корпусагромадины, поднявшиеся к небу по всему горизонту, рядом с этими вот иззябшими слабыми ростками мнятся почти нереальными, чуть ли не инопланетными. Вздыбленная степь, небо, расчерченное в косые клетки стремительными линиями металлоконструкций, — куда ни поверни голову. И этот пейзаж преследует тебя день, второй, третий... И вдруг в какой-то миг начинаешь чувствовать округлость нашей планеты, порушенный ее уют, и уже не высчитываешь рассудком, а чувствуешь встревоженным сердцем: вот перед тобой стройка, какой не знала еще земля. И теперь уже все сравнения — за год на КамАЗе монтируется столько металлоконструкций, сколько в Тольятти за все время строительства; по своей площади стройка побольше иных малых государств — броские эти сравнения, до того мига казавшиеся тебе невероятными, вдруг тоже теряют масштабность: перед тобой поднимается нечто, чему сравнения вовсе нет. В машине Батенчука — радиотелефон, по которому в любой момент можно связаться с любым объектом на стройке ис Москвой. И пока я раздумываю, ошеломленный своим «вселенским» открытием, Евгений Никанорович говорит с кем-то о двух бульдозерах, которые нужно перебросить на дорожную развилку, где тонут в грязи машины, — вот уже месяца три подряд тут дожди, дожди и вывороченная наружу глина раскисла, грязь библейская — чуть в сторону от бетонки, и засасывает машины так, что, бывало, дернут их тросом, и рвется на части рама... Еще звонок: Батенчук толкует о том, что где-то на подходе, на Каме баржа из Москвы с оборудованием, и нужно расчистить метров сто на причале, чтоб сложить груз у берега; всего и нужно-то десяток грузовиков, тогда бы можно оборудование это — с баржи прямо в дело, но не то что десятка — двух лишних машин нету сейчас, вот и придется пойти на перегрузку, лишь бы не держать баржу. «О чем он толкует? — изумляюсь я про себя. — Два бульдозера, два грузовика — о таких ли пустяках думать ему? Что значит одна баржа, если они в день разгружают полторы тысячи вагонов?..» Но я уже знаю: сегодня, как ив любой другой день, утром рано по сотням каналов в вычислительный центр строительства пришла необходимая информация, ее обработали электронные машины, и благодаря тому Батенчук точно знает, где сейчас на стройке «горячие точки», потому-то и может он переключать внимание с вопросов проблемных на эту вот тривиальную развилку, вовсе не затерявшуюся среди трехсот километров новых дорог, проложенных камазовцами в открытой ветрам и дождям степи. Вчера весь вечер я просидел с давним — еще по Вилюйской ГЭС — знакомцем своим, бригадиром монтажников Героем Социалистического Труда Алексеем Наволодским. — Тут, как ни на какой другой стройке, — говорил он, — многое зависит от организации производства: как легко при таких-то масштабах соскользнуть в хаос, неразбериху! Нет, только благодаря новой организации работ все мы тут живем в каких-то иных измерениях... Организации и технологии... — Ты представь: что ни заводской корпус, то больше километра длиной и метров четыреста шириной, — если обычные ленточные фундаменты, если глину экскаваторами нянчить да бетон колупать вручную, — да мы бы там завязли на годы! Ан нет! — придумалиспециальные станки и сваи буронабивные: один станок в день по двадцать свай шлепает. Фундаменты не выкладывают, а монтируют. А всякий монтаж — ты знаешь — дело техники, всего лишь... А кровлю возьми!.. -. И Алексей с карандашом в руках подсчитывал выгоду внедренного на КамАЗе поточного метода монтажа кровли укрупненными блоками; на катках, на рельсах стыкуют металлоконструкции, а на них — витражи или шифер и вся необходимая начинка внутри — трубопроводы и коммуникации, кабели всякие, и вот весь этот блок размером метров двенадцать на двадцать пять подкатывают к корпусу, цепляют шестидесятитонным краном, и поплыла крыша вверх, и встала как миленькая на приготовленное ей место... Раз в неделю, по вторникам, Батенчук проводит в тресте «Автозаводстрой» планерку. Или, как здесь ее именуют,— «штаб». И вот мы едем туда. Дорога идет как бы спиралями между зданиями заводов, и они вытягиваются вдоль нее. Батенчук показывает мне: — Литейные — их тут десяток, самое большое литейное производство в мире... Автосборочный... Прессово-рамный... Термогальванический... Завод двигателей... Пять кузнечных... Почти везде стеновые панели уже смонтированы — длинные, белые ряды вдоль дороги. И оттого, что едем мы с изрядной скоростью, стены еще больше вытягиваются, кажется, до самого горизонта, и становятся ниже, стремительней... Будто бы сидишь в поезде где-нибудь в Барабинских степях, и, вот, выстроились за окном щиты снегозащиты — можно ехать так час, и второй, и третий, а их полоска все будет тянуться вслед за тобой и убегать вперед, насколько хватает глаз. Но вот Батенчук кивает шоферу, мы въезжаем в еще не закрытый пролет, и машину обступает лес металлических балок, колонн, которые мощно тянутся из развороченной глины к небу, так высоко, что больно шёе, когда смотришь на их перекрестия там, вверху. И сам себе не веришь: неужели лес этот протянулся на многие километры, которые мы проехали только что?.. Как раз перёд тем мы побывали на РИЗе — ремонтно-инструментальном заводе, уже работающем. И потому легко можно представить себе, как и эти вот голые пока железные фермы, земляной пол оденутся в яркий разноцветный кафель, сверкающий чистотой бетон, как выстроятся рядами громадные станки, но будут они под этими гулкими сводами казаться малыми букашками. ...Уезжаем мы с «Автозаводстроя» затемно. По всему горизонту — огни, огни. И чем дальше мы едем, тем больше их, этих огней, все новые электрические созвездия поднимаются в черном небе, над невидимой степью, во всю ее ширь. И оттого, что их так много и они так ярки, становится на душе спокойней. Кажется, и машина наша, набирая у этих огней уверенность, движется все стремительней. Юрий ПОЛУХИН 7Г