Посвящается работникам ГосавтоинспенцииАЭРОПОРТ ФЕОДОС ИЯ АДЖИМ УШКАИт1 — —'•3'•miln(in'r r |•"—L^."^-""-"-. • Ч'ГйИЙУ*• • " * • * " ".т —_• •*«. IMMш^i J^.—•*** .4*rВаше водительское удостоверениеsРассказ Сержант милиции Горновой стоит возле своего поста — двухэтажного свежевыкрашенного сооружения с большими яркими буквами «ГАИ». Пост оснащен современной контрольной аппаратурой и релейной связью. Служебная душа сержанта наполнена, решимостью и усердием. Только машин нет. Небо мглистое. И с этого мглистого неба сползает серый рассвет. Он опускается на пустынную дорогу, и на большую развилку, t и на бесконечные поля, на которых плотностоят зерновые. По сержантской спине пробегает легкая дрожь, он делает руками несколько гимнастических движений и закуривает. Похоже, что без дождя сегодня не обойдется. Тут на боковой дороге появляется «жигуленок». Он едет не быстро, не медленно, километров восемьдесят, все законно, но сержант половчей перехватывает жезл и пересекает проезжую часть, чтобы выполнить свои служебные обязанности. По опыту двухлетней работы он почти уверен, что, подъезжая в предутренний час к этой пустой развилке, «жигуленок», конечно, не остановится, а, лишь сбавив скорость, сделает левый поворот и будет продолжать движение. Хотя перед развилкой стоит знак «Стоп», требующий безусловной остановки транспортного средства. Вот уже два года Горновой воюет с нарушителями этого, правила, а их не становится меньше. Все, наверное, в том, что сержант имеет дело с переменным составом нарушителей — в основном это следующие на личном транспорте отдыхающие. В этой точке они вливаются в магистральную трассу на Днепропетровск и Запорожье, а там рукой подать до Крыма. Каких только номеров не переписал сержант! Москва, Ленинград, Латвия, Белоруссия, Эстония... Попадались даже Архангельск, Иркутск. Один нарушитель оказался из Якутии! И все они, получив от Горнового урок по правилам проезда перекрестков, исчезают навсегда из его жизни, разнося во все концы необъятной страны справедливые просечки в талонах предупреждений и несправедливую обиду на сержанта за требовательность, которую ему положено проявлять по долгу службы. Если к делу подойти логически, то может показаться, что останавливать транспортное средство перед выездом на пустую дорогу ни к чему. Но поскольку знак «Стоп» стоит на месте и никуда не девается, стало быть, он требует к себе уважения и беспрекословного выполнения. «Жигуленок», разумеется, тоже не останавливается, и сержант Горновой жезлом дает ему знать о своих намерениях.стопА/ьПНет, эти два снимка сделаны не в одном городе. Их разделяют сотни километров. Верхний нам прислали из Керчи, нижний из подмосковного Калининграда. А объединяет их весьма вольное обращение с самым строгим, пожалуй, дорожным знаком «Движение запрещено». Как же понимать их применение в запечатленных ситуациях! Уверены, ни за что не догадаетесь. На снимке из Керчи знак, как видите, изображен на указателе направлений движения к населенным пунктам. Что же, можно двигаться по этому пути в Аджимушкай и порт? «Конечно, нельзя!» — скажете вы. И ошибетесь. Можно. Оказывается, таким образом (в виде запрещающего знака) художник решил изобразить... клумбу в центре площади. Местные водители об этом знают и не обращают на «знак» внимания. А каково приезжим! В Калининграде тоже не лучше. Что это за не предусмотренная никакими стандартами стрела на знаке! То ли понимать ее как направление заезда на стоянку, но тогда здесь должна была быть дополнительная табличка 5.2 «Расстояние до объекта». То ли эта стрела говорит о том, что вправо стоянка запрещена: ведь она все-таки на запрещающем знаке нарисована. В общем, не возьмем на себя смелость судить о том, чем же руководствовались работники ГАИ, давая «добро» этим художествам. Пусть они разберутся в этом•' -»*ЪI;*,'Ш У правого переднего сиденья откинута спинка, на нем полулежит и полуспит женщина. Мужчина быстро выходит из машины, и на лице его блуждает не успевшая погаснуть улыбка — отралсемие посторонних, не имеющих ничего общего с дорожными правилами, мыелей. Мужчина, однако, скоро спускается с неба на землю и, опережая сержанта, поднимающего руку к козырьку, торопливо здоровается. Горновой требует документы и спокойно журит водителя: — Шо ж это вы, знака нэ бачнтэ? И спрашивает подозрительно: — Нэ опалы случаем за рулем? — Нет, нет, — быстро отвечает мужчина и добавляет смущенно: — Я сочинял. Сержант отрывается от документов и поднимает глаза на нарушителя. Он с удивлением рассматривает бледное лицо с тонким носом и большими темными глазами. Белая, не тронутая солнцем кожа создает впечатление болезненности. Но дело не в этом. Дело в том, что никто никогда не оправдывался таким странным образом. А нарушитель, смутившись еще сильнее, поясняет: — Я сочинял музыку... Я — музыкант. В этот момент старая «Волга» ГАЗ — 21 совершает точно такое же нарушение и по мановению сержантского жезла пристраивается в хвосте у «жигуленка». Из «Волги» выходит толстый дядька в соломенном брыле, он балагурит, называет сержанта сынком. — Я же из совхоза «Заря» — тут ру• кой подать!.. Сержант знает водителя, и тот сержанта знает... Горновой? Из Криничек? Они идут тем временем к посту, сержант держит в одной руке водительские права обоих нарушителей, другой нащупывает в кармане компостер, а дядька (фамилия его Ващенко) полуобнимает сержанта за талию и говорит так ласково и весело, так по-свойски, что сержант на какое-то время забывает о своих погонах, чувствует себя снова пацаном и виновато отдает ему «права», не сделав просечки в талоне. И, опомнившись, сердясь на себя за эту недопустимую мягкость, бросает музыканту: -V Пройдемте в помещение! И"-В помещении он делает просечку. Огорченно разводит руками музыкант и медленно шагает к машине. Сержант смотрит ему вслед со смешанным чувством. С одной стороны — это сознание выполненного долга, с другой — какое-то неудовлетворение от того, что больно уж этот музыкант беззащитный: не спорил, не оправдывался, развел руками и поехал. Мимо проезжает «Колхида» без кузова, одно шасси, причем водитель останавливается, выходит из кабины, бьет сапогом в переднее правое и вопросительно смотрит на сержанта. Но Горновой не имеет к «Колхиде» претензий, и та спокойно двигается дальше. Начинает накрапывать дождь, сержант направляется к посту, но в ту же минуту к нему подкатывает знакомый «жигуленок», и музыкант нервно выскакивает изза руля. — Бумажник... — бормочет музыкант, — вы не подбирали бумажник? Я Оставил его на багажнике... Там документы, деньги — все. Сержант не подбирал. Тут музыкант пешим ходом отправляется на поиски бумажника. Причем он подбирает на обочине какую-то палку и бредет, щупая дорогу и обочину, словно грибы ищет. Дождь тем временем усиливается. но ни музыкант, ни музыкантша его не замечают, а сержант замечает, но не подает вида. Женщина первая понимает, что бумажник уплыл, что-называется, с концами, и «выдает» сержанту в полную меру своего, оказывается, незаурядного темперамента. В частности она спрашивает, какого, скажем, хрена за одно и то же нарушение одним колют дырку, а других отпускают безнаказанно, и показывает на Ващенко, который еще не уехал, а подкачивает колесо, надев от дождя брезентовку. Сержант сам не знает, какого хрена, но, не теряя достоинства, отвечает, что это индивидуальный подход. — Индивидуальный? — грубо переспрашивает женщина. — Кто больше даст, что ли? Сержант ничего не отвечает на такой явный поклеп, потому что именно в этомгновение голову его посещает счастливая мысль о водителе «Колхиды», не он ли подобрал с земли бумажник. Тут сержант Горновой зычным голосом подзывает все еще не уехавшего Ващенко и велит ему скоренько смотаться по проселочной дороге, поискать «Колхиду» без прицепа. Это на тот случай, если «Колхида» свернула с шоссе на проселочную. После чего он подходит к аппарату релейной связи и передает оповещение о бумажнике ио «Колхиде» без прицепа. Теперь «Колхиде» не уйти. Ващенко уезжает на своей «Волге», а музыкантша идет навстречу возвращающемуся ни с чем мужу-музыканту, и обнимает его, утешая, и даже целует, и все это под проливным долсдем. Это производит сильное впечатление на сержанта Горнового. Дело в том, что сержант Горновой тоже женат, но его жена Клава, случись с ним такая оказия, не стала бы обнимать его и целовать. Вернее всего, она обозвала бы его безмозглой курицей и телком, нимало не заботясь о сержантском самолюбии. А тут такая тонкость. Между тем по селектору сообщают, что «Колхиды» без прицепа нигде на шоссе не видно, а в скором времени возвращается Ващенко с тем же нулевым результатом, и музыканту с музыкантшей ничего не остается делать, как трогаться дальше. Они и уезжают, оставив сержанту заявление для передачи в милицию, из какового заявления явствует, что в пропавшем бумажнике находились два паспорта, водительское удостоверение, деньги — 400 рублей и талоны на бензин АИ-93 — семь десятилитровых талонов. — Если что, сообщите, пожалуйста, по адресу, — говорит на прощание музыкант. беспомощно разводя руками. А музыкантша, когда муж уходит к машине, произносит с горечью и злостью: — Эх, сержант, такого человека обидел! Какого такого, сержант Горновой, разумеется, не понимает. Человек нарушил — он пресек. А «права» нечего в бумажнике держать. Сам Горновой держит «права» отдельно в корочках. И все-таки как-то неспокойно инспектору дорожного надзора Горновому. Что-то не то, как-то неспокойно. Этот музыкант, беспомощно разводящий руками под проливным дождем, не выходит у него из головы. И куда задевался чертов бумажник, куда задевалась чертова «Колхида», и когда уймется этот чертов дождь... Оба паспорта, удостоверение, четыре сотни и талоны на бензин... «Талоны- — мелоч>,, — думает сержант, — талоны не в счет. Два паспорта, четыре сотни». Дождь льет как из ведра. Машины идут с зажженными фарами, останавливаются у знака «Стоп», видимость никудышная. Горновой сидит в застекленном помещении — оно поднято над твердью и хлябью на целый этаж — и наблюдает за дорогой, как телекомментатор за стадионом. Почему-то именно талоны на бензин вертятся в сержантской голове, глупость какая-то! После смены надо будет съездить в посадки за абрикосами. Посадки — это лесозащитные полосы. Тут они почти сплошь из акаций и абрикосовых деревьев. Абрикосы поспели, жена варенья наварит. Заправить мотоцикл и съездить. Так, а талоны на бензин есть? Ага, есть, порядок. Таланы, талоны... Стоп машина. Сержант кладет на пустой стол фуражку, расчесывает влажные волосы. Вытирает тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Талоны из пропавшего бумажника. Бензин АИ-93. Грузовые ходрт на семьдесят втором или на семьдесят шестом. А тот гад, который польстился на бумажник, безусловно загонит эти талоны. И безусловно возле бензоколонки. Иногда к бензоколонке подъезжают частники. Талонов нет, а за деньги заправлять не положено. И ходят, сшибаютДРУГ удружки .10 НОЯБРЯ ДЕНЬ СОВЕТСКОЙ МИЛИЦИИКонечно, здесь есть во-первых и вовторых. И даже в-третьих. Во-первых, талоны можно загнать не у бензоколонки, а где-нибудь на стоянке. Во-вторых, можно загнать их за 200 километров отсюда. Или за 300. В-третьих, их можно вообще не загонять. Например, у водителя есть собственные «Жигули». Так-то так, но попробовать стоит. И вот, сменившись с дежурства, сер-жант Горновой, исполненный даже некоторого азарта, едет на бензозаправочную станцию и внедряется в глубь ее, в недра, скрываемые от клиентов широкой спиной бензозаправщицы тети Грипы. И все получается неожиданно легко и просто. Через некоторое время, а точнее — ближе к вечеру, когда солнце завершает свой рейс по заоблачному небу и редкие его лучи, пробившись меж тучами, ломаются на мокром асфальте и бьют по глазам едущих на запад водителей, к бензоколонке подкатывает старая «Волга», и в окошечке появляется благодушная физиономия Ващенко. — Грипушка, — говорит он по-родственному ласково, — Грипушка, гарнэсэнька, вот возьми семьдесят девяносто третьего, кому-нито отдашь. А мне пятерку и годи. Поскольку тета Грипа молчит, ничего не отвечает, Ващенко, словно решившись на отчаянный — где наша не пропадала — шаг, добавляет: — Да чего там! Четыре целковых, и... Он осекается на полуслове, потому что тетя Грипа отодвигается, и дальше все происходит в лучших традициях детективного кино: глаза Ващенко встречаются с усталыми, но внимательными глазами сержанта Горнового. — Вот так, — гневно говорит инспектор дорожного движения, — ваше водительское удостоверение! И без пререканий! И Ващенко пасмурно протягивает в окошечко «права». И сержант милиции Горновой выходит на улицу. Стальным, пронзительным взглядом впивается он в круглую, как у младенца, физиономию водителя Ващенко, который в ответ нагло ухмыляется. Нетрудно угадать естественное желание сержанта, тем более что в недалеком своем деревенском детстве и даже в ранней юности он такие свои желания не подавлял. Однако меры физического воздействия несовместимы с его теперешним возрастом и положением, и сержант ограничивается коротким приказом: — Пройдемте. — Куда? — интересуется Ващенко и благодушно добавляет: — Куда, сынок? Тут выдержка покидает Горнового, и он осевшим от гнева голосом спрашивает: — Где бумажник, сволочь? — А ты меня не сволочи! — кричит в ответ Ващенко, лицо его меняется, становится злым и наглым, голос у него визгливый и агрессивный. — Ты меня не сволочи, сосунок! — кричит он. — За оскорбление можно и ответить! Ну чего шары-то вылупил, вот он бумажник в кармане, нашел я его, понял? Только что, на обочине. Еду сдавать в милицию. Совершаю благородный поступок. — Врешь, — тихо говорит Горновой. — Докажи, — так же тихо отвечает Ващенко. Сержант протягивает руку. Ващенко неохотно отдает бумажник. Горновой раскрывает его. Два паспорта, так, деньги, так, полностью. — Талоны! Ващенко протягивает талоны и говорит осторожно: — Слышь, может грошей не было, а? Поделим... — Сука, — цедит Горновой. Ващенко не обижается. — «Права», — просит он. — Явитесь в отделение! Ващенко укатывает на своей старой «Волге». А сержант милиции Горновой заводит мотоцикл и отправляется на почту давать телеграмму. Даже так: он даст телеграмму и сразу же вышлет деньги переводом, а документы и квитанцию сдаст начальнику отделения милиции. Причем пошлет он ровно четыреста, за перевод свои заплатит, пусть будет ровно четыреста... Борис ШТЕЙН27